«Старые рецепты работать не будут»

Экономист Михаил Дмитриев — о специфике нынешнего кризиса и перспективах выхода из него.

Сейчас правительство страны делает, кажется, все возможное для сохранения экономики, ее структуры, предприятий, работников... Чтобы оставить, как было до кризиса. Но можно ли выйти из экономического шторма, ничего не изменив? Все предыдущие годы было именно так. Получится ли сейчас? Об этом «Огонек» спросил президента партнерства «Новый экономический рост» Михаила Дмитриева.

Беседовал Александр Трушин

— Михаил Эгонович, мы в последние годы живем от кризиса до кризиса. Даже привыкли. Какой из пережитых нами кризисов ближе к нынешней ситуации?

— С точки зрения уровня жизни населения, думаю, это больше всего напоминает кризис 98-го года. Тогда он, как и сейчас, застал нас в тяжелом положении. Экономика только-только начала оживать, доходы населения перестали снижаться. И тут — дефолт. Сейчас ситуация похожая. Доходы людей падали с 2014 года и до сих пор так и не восстановились, они по-прежнему примерно на 8 процентов ниже максимума 2013 года. Очень небольшой рост был в прошлом году — и опять обвал. По нашим оценкам, падение доходов будет примерно равно сокращению экономики — возможно, на 5–6 процентов за год.

— А кризисы 2008 и 2015 годов были не такими?

— Нет. К 2008 году, после 9 лет экономического роста, у населения выросли доходы примерно в 2,5 раза в реальном выражении. В 2009 году ВВП сократился почти на 8 процентов, а безработица выросла почти до 8,5 процента, но доходы населения, как это ни удивительно, не упали. В основном это произошло благодаря валоризации пенсий, которые увеличились на 50 процентов. Старшее поколение поддерживало уровень жизни своих семей, и покупательная способность населения в целом не сократилась.

— То есть население в 2008 году пострадало меньше, чем экономика?

— Да. А в кризис 2015 года получилось наоборот. ВВП упал всего на 2,5 процента. У крупных компаний, занимавшихся экспортом ресурсов, благодаря девальвации рубля прибыль даже выросла. А доходы населения в итоге упали в 3 с лишним раза глубже, чем ВВП. И не восстановились до сих пор.

Однако тот спад проходил на пике исторически высокого уровня жизни нашего населения. Люди уже имели некоторые запасы, успели закупить немало товаров длительного пользования. По темпам роста расходов на эти цели мы даже обогнали большинство стран и были первыми среди стран БРИКС. И когда мы подошли к кризису 2015 года, многие семьи были хорошо обеспечены бытовой техникой. Это подтверждают обследования бюджетов домохозяйств Росстата. Поэтому, когда упали доходы, семьи прежде всего резко сократили расходы на товары длительного пользования. Но это высвободило средства на еду, одежду и другие первоочередные нужды. Однако после стольких лет стагнации уровня жизни появилась необходимость всю эту технику обновлять. А доходы не росли, и на приобретении бытовой техники уже нельзя было ничего сэкономить. Это, в частности, подстегнуло рост задолженности по потребительским кредитам, которые брались под высокие процентные ставки. Таким образом, к новому кризису население подошло в худшем положении, чем к любому из предыдущих, кроме кризиса 1998 года.

Подавляющая часть имеет сбережения на уровне, не превышающем трехмесячную зарплату. А у многих и того меньше. Это вообще не те сбережения, на которые можно продержаться в нынешнем кризисе.

Ну, может, на два месяца карантина хватит. А у трети нет и этого. Кстати, в этом наше население особо не отличается от американского. Недавнее исследование McKinsey, которое вышло как раз накануне кризиса, показало: примерно половина американских работников не имеют резервных ресурсов и живут от зарплаты до зарплаты. И этим США не сильно отличаются от многих стран, в том числе и от нас.

— Так что же нас сегодня тряхнуло сильнее — падение цен на нефть или коронавирус?

— На этот раз причина была не экономическая, а медицинская. Из-за эпидемии коронавируса власти большинства стран ввели карантин, который резко сократил спрос на нефть. И российская экономика в результате страдает от двойного удара — и от собственного карантина, и от глобальной пандемии, которая обвалила цены на нефть. Мониторинг суточного потребления электроэнергии показывает, например, что выпуск товаров и услуг всех российских предприятий в первой половине апреля упал примерно на 10 процентов. В Центральном федеральном округе падение превысило 17 процентов. Из-за полной остановки многих предприятий немало людей лишились работы и доходов. Но не менее важно и то, что наша нефть оказалась почти никому в мире не нужна. Текущее падение мирового спроса на нефть сейчас оценивается в 30 процентов. Такого в истории никогда не было. Цены на нефть Brent в самый критический момент, до сделки ОПЕК, упали до самого низкого уровня за последние 50 лет — до уровня 1974 года (в сопоставимых ценах с учетом долларовой инфляции), а в последние дни — и еще ниже. Большинства наших соотечественников в то время, когда были такие низкие цены на нефть, еще и на свете не было. В США цена на майские фьючерсы упала до отрицательных значений. Ее некуда девать. Ни вывезти, ни переработать, вот владельцы контрактов и доплачивали, чтобы избавиться от расходов на хранение нефти. Производство авиационного керосина упало в десятки раз. Бензина — более чем в два раза. Хранилища скоро переполнятся, нефть начинают заливать в простаивающие железнодорожные цистерны, но и они скоро закончатся…

Еще 2–3 месяца назад такого никто даже не предположил бы. Что это означает для нас? Из-за девальвации рубля становятся слишком дороги многие потребительские товары, которые в России не производятся и не будут производиться. Это значительная часть лекарств, предметы длительного пользования, одежда и многое другое. И дороже станут инвестиционные товары — импортные машины и оборудование, необходимые для развития несырьевой экономики.

— И значит, мы опять проскочили развилку, на которой была возможность диверсификации экономики?

— Возможность хотя бы начать диверсификацию экономики была, но окно оказалось слишком коротким — всего лишь два года, 18-й и 19-й. Мы их потеряли.

— Почему?

— В основном из-за политики Министерства финансов, которое навязало ее всему правительству. Вместо того чтобы ориентировать бюджет на стимулирование экономического роста, наоборот, закрутили бюджетные гайки и к тому же повысили налог на добавленную стоимость. В результате экономика в эти два года почти не росла. В этом году рост экономики, особенно несырьевых отраслей, мог бы ускориться, но… помешал коронавирус. Хотя в любом случае для диверсификации нужно не два года, а лет десять более или менее благоприятных условий. Но тема диверсификации никуда не исчезает. Потому что сейчас никто не понимает, что будет с рынком нефти после эпидемии. Скорее всего в мире ускорится рост спроса на альтернативные источники энергии.

— Но ведь нефть подешевела, и многие эксперты говорят, что к 60 долларам она не вернется.

— Но это не повлияет на долгосрочную тенденцию. С учетом структуры затрат производителей нефти долгосрочная цена на нефть не может опускаться ниже 40 долларов за баррель. Экономически же оправданная цена при сложившихся уровнях предложения нефти тяготеет скорее к 60 долларам за баррель или даже выше. Поэтому сохранение цен на уровне 20 долларов за баррель на долгосрочную перспективу совершенно невозможно. А если цены подрастут до 60, то все равно продолжится тенденция к переключению спроса на альтернативные источники энергии на транспорте. К тому же сама транспортная отрасль претерпит очень серьезные изменения. Пассажирские поездки из-за последствий коронавируса сократятся, и это тоже ослабит спрос на горючее. Поэтому делать ставку на нефть как на главный драйвер роста нашей экономики — это бессмысленная задача, которая приведет только к стагнации.

— Но любая альтернатива обойдется дороже. Так нужна ли она?

— Собственно, и до нынешнего кризиса ни одна страна с нефтегазовой специализацией не росла приемлемыми темпами. В большинстве этих стран ВВП на душу населения упал за 2015–2017 годы на 4–7 процентов и не успел восстановиться до нового кризиса. Только четыре страны в эти годы смогли повысить подушевой ВВП на 2 процента каждая (Россия, Казахстан, Норвегия и Канада). Но теперь он снова упадет ниже, чем был в 2014 году.

— Тогда возникает вопрос: куда дальше двигаться? Пока правительство не определилось, кого и как будет поддерживать: то все предприятия пострадавших отраслей, независимо от уровня эффективности, то выбирает «системообразующие» предприятия…

— Такова беспощадная сила эпидемии. Она не делает скидок ни сильным, ни слабым, ни здоровым, ни больным. В отличие от обычного экономического кризиса, при котором, как правило, больше страдают неэффективные производства, коронавирус одинаково ударил по всем компаниям, не различая их по конкурентоспособности. Целые отрасли вынуждены были прекратить деятельность по независящим от них причинам, и сейчас не время разбираться, какие компании эффективны, а какие нет. Помогать продержаться на плаву сейчас надо всем, кто лишился поступлений. Иначе слишком многие вполне эффективные бизнесы погибнут до снятия ограничений, а это надолго замедлит восстановление экономики. В таком случае мы рискуем остаться с еще более огосударствленной экономикой, в которой, как и после двух предыдущих кризисов, снизится доля негосударственных предприятий с несырьевой специализацией и возрастет доля недостаточно эффективных государственных компаний, производящих сырье. И пока сохраняется карантин, задача властей в любой стране — по возможности защитить население и экономику от ужасных последствий пандемии. И в этом плане наше правительство скорее не дорабатывает, чем действует излишне рьяно. Надо вкладывать в экономику как минимум в два раза больше.

— Почему? Величина сумм вложений не является синонимом их эффективности.

— Если объем валового выпуска в этом году сократится хотя бы на 5 процентов (а это оптимистический сценарий), то по стоимости это будет порядка 10 трлн рублей. Тех 2 трлн, которые пока пообещало правительство, едва хватит, чтобы покрыть лишь пятую часть этих потерь, и даже из них пока успели довести до адресатов меньше половины. Предприятиям, которые вообще лишились выручки (как, например, гостиницы, общепит, строительство и авиакомпании), такой помощи не хватит, чтобы продержаться на плаву до конца года. По всем признакам мы должны были бы направить на поддержку наиболее пострадавших предприятий как минимум в 2–3 раза больше ресурсов — примерно 4–6 трлн рублей. При этом некоторые из наиболее пострадавших отраслей на выходе из кризиса могут внести очень заметный вклад в экономический рост, как это было, например, в 2018 году: по темпам прироста добавленной стоимости гостиницы и общепит в 5 раз опередили обрабатывающую промышленность, строительство — в 4 раза, транспорт — в 3 раза.

Но дело теперь даже не в этом. Уже через полгода властям придется заниматься гораздо более широкой повесткой, чтобы нащупать новые возможности для ускорения развития после кризиса. Потому что экономика России, как и других стран, столкнется с ситуацией, про которую говорил греческий философ Гераклит: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды…» Это будет другая река времени, с совершенно другими условиями развития.

— Какими? Можете привести примеры?

— Например, мировая торговля для большинства стран-экспортеров перестанет быть двигателем роста. Вместо глобального рынка начнут развиваться более замкнутые региональные рынки, на которых друг с другом будут торговать соседние страны.

Многие критически важные товары (например, электронные компоненты, лекарства и медицинские изделия) страны будут стараться производить у себя, даже если это станет дороже. Роль транспорта и туризма сократится, но усилится роль телекоммуникаций и цифровой экономики. Начнет меняться система расселения и связанный с ней спрос на жилье и офисную недвижимость. И если мы попробуем с нашими приоритетными национальными проектами образца 2018 года, не обновив их содержания, попытаться ускорить экономический рост, это будет дорога в никуда. То, что задумывалось в 2018 году, было рассчитано на совсем другие условия и не сработает после этого кризиса. Кризис преобразит мировую экономику, как это было после 2009 года

— А что радикального тогда случилось — влили деньги в банки и все вернулось на круги своя…

— После того кризиса в мировой экономике стала резко падать роль первичных ресурсов (особенно углеводородов), снизилось значение трансграничных потоков капитала. Зато пошли в гору отрасли с нематериальными активами, у которых совсем другая логика развития, чем у производства товаров, двигавшего мировую экономику до 2008 года. Эти уроки полезно учесть при выходе из нового кризиса.

— После того кризиса мы продолжили подниматься за счет растущей нефти…

— Нам тогда повезло. А вот тут я бы вернулся к аналогии с дефолтом 1998 года, с чего мы начинали разговор. Помните, во второй половине 90-х годов все попытки раскочегарить разваленную постсоветскую экономику просто не сработали.

— Однако из затяжного пике вышли за два года.

— Да, но в 2000 году российские власти вынуждены были провести полную перезагрузку экономической команды. Да и вообще всего правительства. И тогда была сформулирована новая повестка развития, реализация которой, пусть и неполная, обеспечила самые высокие темпы роста на душу населения за всю историю страны. Никогда ни до, ни после мы такими темпами больше не росли. Это стало возможно, потому что были найдены новые решения для ускорения развития.

— Какие же?

— В частности, произошла перезагрузка налоговой системы и снизилась административная нагрузка на бизнес. Ускорилось развитие современной системы телекоммуникаций, единого общероссийского потребительского рынка за счет сетевых форматов торговли, появилась массовая ипотека, возникло государственно-частное партнерство в инфраструктуре, что помогло предотвратить угрозу дефицита мощностей в электроэнергетике. Сейчас речь должна идти о примерно такой же по масштабам перезагрузке. Но старые рецепты работать не будут. Надо будет искать новые, искать их быстро. Придется побуждать очень многих экономических агентов перестраиваться под новые условия.

— Кто их сформулирует и создаст